Роль Шанхайской организации сотрудничества в регионе Центральной Азии: сравнительный анализ исследовательских дискурсов

Колдунова Екатерина Валерьевна, кандидат политических наук, доцент кафедры востоковедения, заместитель декана Факультета политологии МГИМО (У) МИД России

Процессы регионального сотрудничества в незападном мире становятся отдельным направлением исследований в рамках международных отношений. В этом плане ШОС представляет собой интересный объект анализа. Все члены этой организации (Россия, Китай, Казахстан, Узбекистан, Киргизстан и Таджикистан) сталкиваются с общими традиционными и новыми угрозами безопасности. Необходимость противодействия этим угрозам создает естественную основу для сотрудничества. В то же время исследователи в России и за рубежом существенно расходятся в оценках результатов практической деятельности ШОС. В статье рассматриваются основные подходы к анализу ШОС в России, Китае, Индии, США и ЕС и обосновывается вывод о том, что различия в восприятии ШОС обусловлены опытом предыдущего регионального сотрудничества указанных игроков и теми целями, которые они преследуют, взаимодействуя со странами Центральной Азии.

Ключевые слова: ШОС, Россия, Китай, Индия, США, ЕС, региональное сотрудничество.

The Role of Shanghai Cooperation Organization in Central Asia: Comparative Analysis of Research Discourses

Ekaterina Koldunova, candidate of political Sciences, associate Professor in the Department of Oriental studies, Deputy Dean of the Faculty of political science, MGIMO (University) MFA Russia

The analysis of regional cooperation in the non-Western world is attracting increasing attention of IR scholars. The SCO in this respect represents a unique case. It unites two major powers in Eurasia – Russia and China – and four Central Asian states within one regional cooperation framework. All the members share common concerns about traditional and non-traditional security threats. This perception defines a reasonable necessity to cooperate. However the assessments of the cooperation’s practical dimension vary significantly among researchers in Russia, China, India and Western countries. Therefore the paper seeks to analyze the key diverging lines in the SCO research discourse. The paper argues that the differences in the research positions are mainly driven by the previous experience of regional or quasi-regional cooperation of the mentioned actors (Russia, China, India, the USA and the EU) and their current political, economic and security aims in cooperation with Central Asian states.

Key words: SCO, Russia, China, India, the USA, the EU, regional cooperation.

Анализ процессов регионального сотрудничества в незападном мире привлекает все большее внимание исследователей международных отношений. При этом евроцентристский подход, делавший акцент на сходствах и различиях между европейской моделью интеграции и регионального сотрудничества, с одной стороны, и институциональными параметрами взаимодействия в других регионах мира, с другой, постепенно уступает место сравнительным исследованиям принципов, норм и практики функционирования региональных организаций за пределами Европы[1].

В данном случае Шанхайская организация сотрудничества (ШОС) представляет собой уникальный объект анализа. ШОС объединяет две крупнейшие страны в Евразии – Россию и Китай – и четыре государства Центральной Азии (Казахстан, Узбекистан, Киргизию и Таджикистан). Все государства, входящие в ШОС, разделяют опасения по поводу традиционных и новых угроз безопасности и хотели бы наращивать взаимодействие в экономической и гуманитарной областях. Необходимость противодействия общим угрозам и выработки общего подхода к стабилизации Афганистана создают естественные основания для сотрудничества. Однако оценки результатов взаимодействия перечисленных стран в рамках ШОС в значительной степени разнятся в России, Китае, Индии, США и странах ЕС. В данной статье анализируются основные линии расхождения в анализе деятельности ШОС в современном исследовательском дискурсе этих стран.

Региональное сотрудничество в Центральной Азии: роль ШОС

Центральная Азия[2] представляет собой «новый» международный регион. Все составляющие его акторы возникли как независимые государства в их современном виде только после распада СССР и обладают относительно непродолжительным по историческим меркам опытом государственного строительства. Исторически существовавшие ранее на этом пространстве территориально-политические образования базировались на принципе надэтничности[3]. Именно поэтому во всех странах региона до сих пор продолжается процесс национальной консолидации[4], а в политическом процессе и институциональном развитии особое звучание приобретают вопросы самоидентификации народов, населяющих Центральную Азию, региональные и клановые размежевания.

Указанные линии противоречий во многом обуславливают тот факт, что до сих пор в международном внутрирегиональном взаимодействии в Центральной Азии двусторонние форматы отношений превалируют над многосторонними. При этом двусторонний уровень также отличается значительной степенью конфликтности. Так, например, территориальные споры, вопросы межэтнического взаимодействия, разногласия по поводу использования водных ресурсов до сих пор омрачают отношения Киргизии и Узбекистана, Киргизии и Таджикистана, Таджикистана и Узбекистана[5]. Кроме того, несмотря на предпринимавшиеся в 2000-х гг. попытки создать региональную организацию в Центральной Азии, на данный момент не существует ни одного многостороннего регионального формата, который бы объединял только пять государств Центральной Азии[6]. В то же время сами страны региона в большей степени склонны включаться в деятельность многосторонних организаций с участием внешних игроков. Такая ситуация дала основания британскому исследователю Рою Аллисону охарактеризовать центральноазиатский регионализм как «виртуальный»[7].

В этом контексте ШОС представляет собой заслуживающий внимания формат регионального сотрудничества, объединяющий абсолютное большинство стран Центральной Азии[8], Китай и Россию. Своими корнями формирование ШОС уходит в переговорный процесс по поводу урегулирования пограничных вопросов России, Казахстана, Киргизии и Таджикистана с Китаем после распада Советского Союза. Присоединение к «шанхайской пятерке» Узбекистана в 2001 г., а также необходимость реагировать на террористическую угрозу в регионе после событий 11 сентября 2001 г. в США обусловили дальнейшую институционализацию «шанхайского форума». В 2002 г. был принят устав ШОС и Соглашение о региональной антитеррористической структуре (РАТС) с центром в Ташкенте (Узбекистан). В 2004 г. ШОС стала наблюдателем при Генеральной Ассамблее ООН. В 2005 г. был подписан меморандум о взаимопонимании между ШОС и АСЕАН.

Функциональное расширение организации за счет придания статуса наблюдателей Индии, Пакистану, Ирану, Монголии и Афганистану, а также партнеров по диалогу Белоруссии, Шри-Ланке и Турции привлекло дополнительное внимание к деятельности ШОС, а также дало импульс формировании не только регионального, но и межрегионального формата обсуждения вопросов безопасности, экономики и гуманитарного сотрудничества.

Российский взгляд на региональное сотрудничество в рамках ШОС: официальные оценки и экспертные подходы

В отношениях с государствами региона Россия опирается на исторические, демографические, экономические и культурные связи, формировавшиеся еще со времен существования Российской империи и Советского Союза. В то же время Россия, естественно, не может игнорировать новые геополитические реалии, связанные с повышением конкурентности среды международного взаимодействия в Центральной Азии. Сам регион, однако, не фигурирует в качестве консолидированного внешнеполитического приоритета России[9]. Отношения с отдельными центральноазиатскими странами все в большей степени становятся элементами различных траекторий сотрудничества, как на двустороннем, так и многостороннем уровнях.

Опыт регионального сотрудничества в Центральной Азии с участием России в 1990-2000-е гг. является многообразным, хотя и свидетельствующим об отсутствии системного представления о том, как стоило выстраивать отношения с «новыми» соседями[10]. Механизмы Содружества независимых государства (СНГ)[11], Организации договора о коллективной безопасности (ОДКБ)[12], Центральноазиатского сотрудничества (ЦАС)[13], Евразийского экономического сотрудничества (ЕврАзЭс)[14], по сути, оказались пробными попытками создать работающую структуру многостороннего сотрудничества в регионе. Формирование Таможенного союза и Единого экономического пространства России, Беларуси и Казахстана[15] стало результирующей экономической инициативой для тех постсоветских стран, которые были готовы к сотрудничеству и разноскоростной интеграции[16].

В ряду упомянутых организаций и инициатив ШОС занимает отдельное место. Официальная российская позиция исходит из тройной функции ШОС. Во-первых, ШОС рассматривается как формат, способный содействовать становлению системы коллективного лидерства в мире. Во-вторых, ШОС должна стать составным элементом «партнерской сети региональных объединений» в Азиатско-Тихоокеанском регионе[17]. В-третьих, организации, народу с механизмами ООН, СНГ и ОДКБ отводится особая роль в международных усилиях по стабилизации ситуации в Афганистане[18].

При этом ШОС представляет собой организацию, отличную от других постсоветских объединений. Процесс ее создания заключался в постепенном продвижении к многосторонней структуре, отталкиваясь от двустороннего взаимодействия. В отличие от таких механизмов как ОДКБ или СНГ, участие в ШОС никогда не ставилось под сомнение ее членами[19]. Российские исследователи подчеркивают, что, несмотря на отсутствие возможностей для глубокой интеграции в области безопасности, ШОС обладает особой политической ролью в регионе и благодаря своему составу участников имеет перспективы выхода на глобальный уровень[20].

В целом в российских исследованиях ШОС можно выделить несколько подходов, в зависимости от тех функций, которые рассматриваются как наиболее значимые для деятельности организации. Один из таких подходов акцентирует внимание на стратегическом значении ШОС и ее наблюдателей для России ввиду усиления в регионе позиций США и НАТО[21]. К этому же направлению можно отнести исследования, которые рассматривают ШОС в качестве дополнительного контура безопасности по периметру границ, помимо сотрудничества в рамках ОДКБ[22].

С подобным взглядом на деятельность ШОС логически сопрягается другой подход, который подчеркивает особый характер деятельности ШОС, сущностно отличный от западных форматов регионального сотрудничества[23]. В данном случае ШОС рассматривается как тип региональной или даже трансрегиональной организации, которая способна объединить государства с разными моделями политического устройства и обеспечивать за счет такого сотрудничества стабильность в зоне своей ответственности[24].

Еще одна группа исследований рассматривает ШОС с точки зрения в первую очередь потенциала энергетических и инфраструктурных проектов для создания единого экономического и транспортного пространства Центральной Азии[25]. В данном контексте подчеркивается и необходимость более тесного привлечения наблюдателей к сотрудничеству с ШОС[26]. Значение этой категории стран для ШОС, по-видимому, будет возрастать, поскольку среди них есть Индия и Пакистан, имеющие тесные отношения с США, а также Иран, вопрос о ядерной программе которого занимает одно из ключевых мест в современной американской внешней политике. Соответственно, участие этих стран в ШОС, пусть и на правах наблюдателей, с одной стороны, добавляет глобальное измерение деятельности этой организации, а, с другой стороны, ставит вопрос о координации позиций этих стран по конкретно-региональным вопросам повестки дня ШОС.

Китайские подходы к сотрудничеству в Центральной Азии и в рамках ШОС

Межрегиональные торгово-экономические и культурные связи между приграничными районами Китая и центральноазиатскими республиками стали восстанавливаться с 1980-х гг. в русле нормализации советско-китайских отношений и принятия китайским руководством во главе с Дэн Сяопином курса на экономическое реформирование страны. После распада Советского Союза Китай последовательно установил двусторонние отношения со всеми странами Центральной Азии в начале января 1992 г., тем самым обозначив новый этап в своей политической линии в отношении региона.

Современные приоритеты и направления политики Китая в отношении Центральноазиатского региона определяются как соображениями национальной безопасности КНР, так и экономическими вопросами. Первый аспект объясняется тем, что с регионом тесно смыкается одна из наиболее проблемных административно-территориальных единиц КНР - Синьцзяно-Уйгурский автономный район. Второй, экономический, обуславливается расположением в Центральной Азии ключевых поставщиков энергетических ресурсов, особенно необходимых Китаю в период наращивания темпов экономического развития.

На данном этапе можно говорить не только об отдельных аспектах двусторонних отношений Китая с государствами региона, но и о стратегии КНР в отношении Центральной Азии как единого субъекта. Несмотря на широкую исследовательскую дискуссию о том, позволяют ли существующие параметры региональной общности говорить о Центральной Азии как самодостаточном регионе[27], существует ряд оснований для такой трактовки китайской стратегии в регионе. Они связаны, во-первых, с существованием общерегиональных проблем безопасности, а, во-вторых, с наличием политико-экономической линии Китая в отношении региона, которая в ряде вопросов осуществляется через Шанхайскую организацию сотрудничества.

Известный китайский исследователь Чжао Хуашэн в середине 2000-х гг. определил шесть приоритетных направлений стратегии Китая в Центральной Азии. К ним он отнес противодействие проявлениям терроризма, сепаратизма, экстремизма (так называемая концепция борьбы против «трех зол»), поддержание безопасного состояния пограничных территорий, содействие общерегиональной стабильности, участие в экономическом развитии региона, недопущение ситуации, когда регион мог бы оказаться под влиянием государств или военных блоков, занимающих антикитайскую позицию, доступ к региональным энергоресурсам[28].

К вышеперечисленным приоритетам стоит также добавить задачу усиления позиций Китая в многосторонних форматах сотрудничества. Среди них ШОС отводится роль механизма, в рамках которого возможна апробация модели многостороннего лидерства с участием Китая[29]. При этом лидерские функции КНР в ШОС обусловлены как минимум тремя факторами. К ним директор Центра исследований ШОС при Шанхайской академии наук Пань Гуан относит вклад Китая в концептуальное видение развития организации (определение базовых принципов так называемого «Шанхайского духа»[30]), продвижение дальнейшей институционализации ШОС и практическую поддержку проектов в рамках организации[31]. Кроме того, именно китайская терминология борьбы против «трех зол» (экстремизма, терроризма и сепаратизма) была взята на вооружение и продолжается использоваться членами ШОС для обозначения усилий по противодействию новым вызовам, а это, в свою очередь означает, что ШОС полностью принимает позицию Китая по этим вопросам.

Многостороннее сотрудничество в Центральной Азии, воплощением которого стал шанхайский процесс, позволило Китаю снизить уровень противоречий с соседями на данном направлении и одновременно приступить к реализации своих экономических интересов, во многом связанных с энергетической сферой. Кроме того деятельность в рамках ШОС стала для Китая способом приобрести опыт продвижения собственных инициатив в рамках многостороннего регионального формата и, как отмечают китайские эксперты, новой моделью дипломатического взаимодействия с соседями (то есть, особым типом партнерства по сравнению моделью межгосударственного союза, который существовал у КНР и СССР)[32].

Исследования ШОС в Европе и Америке

В современных западных исследованиях Шанхайской организации сотрудничества за последние годы сформировалось несколько интерпретаций деятельности ШОС. Эти интерпретации позволяют оценить подход американского и европейского экспертного сообщества к данной организации, а косвенно также и политического сообщества. Наиболее распространенные подходы либо объясняют деятельность ШОС в геополитическом ключе с точки зрения баланса сил, либо рассматривают ШОС как средство сохранения и легитимации авторитарных режимов в регионе.

Геополитический подход рассматривает либо саму Шанхайскую организацию сотрудничества, либо ее отношения с отдельными странами-наблюдателями (в частности, Ираном) как направленные против США и Запада в целом[33]. Один из инвариантов геополитического подхода рассматривает ШОС как модель регионального доминирования в Центральной Азии, в рамках которой Китай и Россия фактически создали систему разделения обязанностей: Россия взяла на себя задачи продвижения военного и политического сотрудничества, а Китай – экономического взаимодействия[34] с центральноазиатским государстсвами.

Исследования в русле «нормативного» подхода рассматривают ШОС в качестве организации, которая «делегитимизирует антирежимную деятельность и развитие демократии»[35] в странах-членах, используя дискурс, сфокусированный вокруг понятия «региональной стабильности». Представители данного подхода указывают на особую озабоченность стран региона вопросами сохранения суверенитета в качестве объединяющего фактора при отсутствии материальных оснований (например, взаимодополняемости в торговле) для региональных проектов сотрудничества. Эти соображения, наравне с опасениями за стабильность политических режимов после периода «цветных революций», по мнению некоторых исследователей, ведут к возникновению феномена «охранительной интеграции», примером которой и является ШОС[36].

В результате оценки ШОС как в целом неэффективной организации с точки зрения западных теорий интеграции и регионального сотрудничества приводят некоторых исследователей к выводу о необходимости достраивать региональное взаимодействие ШОС внешними «стратегическими партнерствами», например, между ЕС, с одной стороны, и Россией, Китаем и Индией, с другой стороны[37]. В то же время противоположный взгляд на деятельность ШОС, представленный в работах старшего научного сотрудника Центра исследований проблем безопасности в Цюрихе Стивена Ариса, заключается в том, что ШОС является организацией с очень конкретной повесткой дня, сфокусированной на решении внутренних проблем региона и реакции на новые угрозы и вызовы[38].

Индийские подходы к Центральной Азии и ШОС

Региональная стратегия Индии является составным элементом внешнеполитического курса, направленного на укрепление статуса государства в качестве паназиатского игрока, а не только регионального лидера в Южной Азии[39]. Несмотря на свое лидирующее положение в регионе, Индия в силу ряда объективных причин сталкивается с трудностями в продвижении проектов южно-азиатского регионального сотрудничества. К таким причинам относятся, в частности индо-пакистанские противоречия и специфика отношений Индии как доминанта южно-азиатской региональной подсистемы с малыми и средними странами региона, которые, стремясь избежать односторонней зависимости от Индии, не готовы к полномасштабной интеграции. В связи с этим индийской внешнеполитической элите регион Центральной Азии, наряду с Юго-Восточной Азией, представляется естественным направлением внешнеполитической активности, где Индия могла бы существенно расширить свое присутствие[40].

Два доктринальных положения закладывают основы стратегического восприятия Центральной Азии индийским руководством. Первое связано с экстраполяцией доктрины Ганди на ситуацию в центрально-азиатском регионе. Упомянутая доктрина была сформулирована в 1983 г. в связи с конфликтом на Шри-Ланке. Ее основной постулат заключался в том, что Индия не будет вмешиваться в конфликты с участием соседних государств, однако в то же время не станет мириться с вмешательством в эти дела третьих стран, если такое вовлечение будет угрожать интересам самой Индии. Эта общая установка приобрела актуальность для индийской стороны в контексте ситуации в Афганистане и Пакистане, когда поддержка талибов со стороны Пакистана, по сути, имела дестабилизирующий эффект и для отношений Индии со странами Центральной Азии[41].

Второе доктринальное положение связано с именем индийского премьер-министра Гуджрала. Доктрина Гуджрала предполагала, что Индия как доминирующая региональная держава должна в одностороннем порядке создавать благоприятные условия для развития экономических отношений с соседями, при этом не обязательно рассчитывая на встречные шаги в том же объеме. В конце 1990-х гг. премьер-министр Гуджрал назвал страны Центральной Азии «ближайшим зарубежьем» Индии, обозначив в качестве основных индийских экономических интересов в этом регионе развитие инфраструктуры (железнодорожное сообщение, телекоммуникации) и энергетического сотрудничества[42].

Дальнейшее развитие этого подхода было связано с провозглашенной  летом 2012 г. политикой «установления взаимосвязей с Центральной Азией» (Connect Central Asia). В своем выступлении в ходе первой встречи, посвященной диалогу Индии и Центральной Азии, в Бишкеке 12-13 июня 2012 г. министр иностранных дел Индии Шри Е. Ахамед отметил несколько ключевых линий взаимодействия, которые должны интенсифицировать связи Индии и центральноазиатских государств. К числу таких направлений он отнес политические и стратегические связи, включая совместные программы военной подготовки и антитеррористические мероприятия, многостороннее сотрудничество в рамках ШОС и взаимодействие Индии с Таможенным союзом, партнерство в разработке энергетических и иных природных ресурсов, инициативы в области образования и информационно-телекоммуникационных технологий, придание нового импульса проекту транспортного коридора «Север-Юг»[43].

С одной стороны, такой подход в значительной степени соответствует американской стратегии формирования Центральной Азии экономически переориентированной на Южную Азию и в первую очередь Индию[44]. С другой стороны, Индия всячески подчеркивает свой более толерантный, чем американский, подход к вопросу демократизации существующих в странах региона политических режимов[45].

При этом в экспертном дискурсе Центральная Азия представляется как регион нового стратегического соседства для Индии[46], а сама Индия как игрок, способный сыграть конструктивную роль не только в Центральной Азии, но и в рамках ШОС[47]. В то же время ШОС, несмотря на признание ее важности для противодействия новым угрозам[48], пока рассматривается скорее как вторичный инструмент взаимодействия Индии со странами Центральной Азии, Китаем и Россией, в то время как приоритет отдается двусторонним проектам (например, с Казахстаном, Таджикистаном и Кыргызстаном)[49]. Осторожное отношение Индии к ШОС объясняется также неопределенностью направления дальнейшей эволюции организации и характера отношений между ее членами. Неблагоприятным для Индии исследователи полагают сценарий, при котором в ШОС будет доминировать Китай, а Россия будет взаимодействовать с ним на дружественной, но соподчиненной основе[50].

Выводы

Представленный анализ позволяет предположить, что различия в исследовательских позициях российских, китайских, индийских и западных исследователей по поводу характера деятельности Шанхайской организации сотрудничества определяются предыдущим опытом регионального и квази-регионального сотрудничества перечисленных стран (России, Китая, Индии, США и стран ЕС) и теми целями, которые они преследуют во взаимодействии с центрально-азиатскими государствами в области политики, экономики и безопасности.

Для России и Китая особое значение имеют не цели интеграции в рамках ШОС в понимании западных теорий интеграции, а потенциал ШОС в структурировании регионального пространства. Для России, кроме того, важны институциональные возможности ШОС для включения в систему региональных организаций АТР, которая во многом формировалась помимо России и в рамках которой России, для того чтобы закрепиться в качестве полноправного участника региональных процессов, необходимы дополнительные политические и экономические ресурсы.

Для Индии взаимодействие с ШОС вписывается в более широкий контекст экономического сотрудничества с Центральной Азией. В свою очередь американские и европейские аналитики делают акцент на нормативных аспектах деятельности ШОС, связывая их с проблемами демократизации политических режимов в регионе. Подчеркивая неэффективность ШОС как самостоятельно игрока, некоторые исследователи указывают на закономерную необходимость внутренних политических изменений в странах региона и внешних партнерств для поддержки этих изменений.

Литература:

1. «Большая Восточная Азия»: мировая политика и региональные трансформации / под ред. А.Д. Воскресенского. М. : МГИМО, 2010. С. 193–213.
2. Байков А.А. Сравнительная интеграция. Практика и модели интеграции в зарубежной Европе и Тихоокеанской Азии / А.А. Байков ; отв. ред. А.Д. Богатуров. М. : «Аспект Пресс», 2012.
3. Богатуров А.Д. Центрально-Восточная Азия в современной международной политике / А.Д. Богатуров // Восток. 2005. № 1. С. 102–119.
4. Большаков А.Г. Россия в поиске оптимальной модели постсоветской интеграции: станет ли 2012 год переломным? / А.Г. Большаков // Сравнительная политика. 2012. № 3 (9). С. 88–90.
5. Болятко А.В. Проблемы стратегии развития Шанхайской Организации Сотрудничества / А.В. Болятко // Стратегия развития ШОС и политика России в этой организации. М. : ИДВ РАН, 2012. С. 18–32.
6. Доклад Ричарда А. Баучера, помощника госсекретаря США по вопросам Южной и Центральной Азии Подкомитету по Ближнему Востоку и Центральной Азии в составе Комитета Палаты представителей по международным отношениям «Политика США в Центральной Азии: баланс приоритетов (Часть II)». Вашингтон, 26 апреля 2006 г. // Международные отношения в Центральной Азии. События и документы / под ред. А.Д. Богатурова. М. : «Аспект Пресс», 2011. С. 491–492.
7. Звягельская И.Д. Становление государств Центральной Азии: Политические процессы / И.Д. Звягельская. М. : «Аспект Пресс», 2009. С. 45–52.
8. Лузянин С.Г. ШОС: проблемы развития (методология, экономика, безопасность) / С.Г. Лузянин // Стратегия развития ШОС и политика России в этой организации. М. : ИДВ РАН, 2012. С. 17.
9. Лузянин С.Г. Этнический конфликтный «срез» Центральной Азии / С.Г. Лузянин // Конфликты на Востоке. Этнические и конфессиональные / под ред. А.Д. Воскресенского. М. : «Аспект Пресс», 2008. С. 316–322.
10. Малашенко А. Центральная Азия: на что рассчитывает Россия? / А. Малашенко. М. : «РОССПЭН», 2012. С. 16.
11. Международные отношения в Центральной Азии. События и документы / под ред. А.Д. Богатурова. М. : «Аспект Пресс», 2011. С. 17–19.
12. Никитина Ю.А. ОДКБ и ШОС как модели взаимодействия в сфере региональной безопасности / Ю.А. Никитина // Индекс безопасности. 2011. №2 (97). Том 17. С. 48.
13. Никитина Ю.А. ОДКБ и ШОС: модели регионализма в сфере безопасности / Ю.А. Никитина. М. : «Навона», 2009. С. 187–188.
14. Серебрякова Н.В. Шанхайская организация сотрудничества: многосторонний компромисс в Центральной Азии / Н.В. Серебрякова. М. : «ИнфоРос», 2011. С. 91.
15. Стратегия России в Центральной Азии и Шанхайская организация сотрудничества / под ред А.В. Лукина. М. : МГИМО, 2012.
16. Триведи Р. Нетрадиционные угрозы безопасности в Центральной Азии с точки зрения сравнительной региональной перспективы / Р. Триведи // Сравнительная политика. 2011. № 4 (6). С. 120–121.
17. Уянов С.В. Транспортное сотрудничество в ШОС в контексте проблем региональной стабильности / С.В. Уянов // Стратегия развития ШОС и политика России в этой организации. М. : ИДВ РАН, 2012. С. 193–206.
18. Чжао Х. Китай, Центральная Азия и Шанхайская организация сотрудничества / Х. Чжао // Московский центр Карнеги. Рабочие материалы. 2005. № 5. С. 50.

Bibliography:

1. Allison R. Virtual Regionalism, Regional Structures and Regime Security in Central Asia / R. Allison // Central Asian Survey. 2008 (June). Vol. 27. № 2. P. 185.
2. Ambrosio T. Catching the ‘Shanghai Spirit’: How the Shanghai Cooperation Organization Promotes Authoritarian Norms in Central Asia / T. Ambrosio // Europe-Asia Studies. 2008. Vol. 60. № 8. P. 1341.
3. Aris S. Eurasian Regionalism. The Shanghai Cooperation Organisation / S. Aris. Basingstoke : Palgrave Macmillan, 2011.
4. Aris S. The Shanghai Cooperation Organization: ‘Tackling the Tree Evils’. A Regional Response to Non-traditionsl Security Challenges or an Anti-Western Bloc? / S. Aris // Europe-Asia Studies. 2009 (May). Vol. 61. № 3. P. 460.
5. Bailes A.J.K. The Shanghai Cooperation Organization / A.J.K. Bailes, P. Dunay, P. Guang, M. Troitskiy. Stokholm: SIPRI, 2007. P. 44.
6. Blank S. India’s Rising Profile in Central Asia / S. Blank // Comparative Strategy. 2003. № 23. P. 139.
7. Contessi N. China, Russia and the Leadership of the SCO: A Tacit Deal Scenario / N. Contessi // China and Eurasia Forum Quorterly. 2010. Vol. 8. № 4. P. 101–123.
8. Crafting Cooperation. Regional International Institutions in Comparative Perspective. Ed. by A. Acharya, A.I. Johnston. N.Y., Cambridge: Cambridge University Press, 2007. P. 6–12.
9. Jia Q. The Shanghai Cooperation Organization: China’s Experiment in Multilateral Leadership / Q.Jia // Eager Eyes Fixed on Eurasia. № 16–2. Ed. by A. Iwashita. Sapporo: Slavic Research Center, 2007. P. 113–123.
10. Laruelle M. The Chinese Question in Central Asia: Domestic Order, Social Change and the Chinese Factror / M.Laruelle, S.Peyrouse. L. : Hurst&Company, 2012. P. 37.
11. Pan G. A New Diplomatic Model: A Chinese Perspective on the Shanghai Cooperation Organization / G. Pan // Washington Journal of Modern China. 2008. Vol. 9. Iss. 1. P. 57–58.
12. Reconnecting India and Central Asia. Emerging Security and Economic Dimensions. Ed. by N. Joshi. Washington D.C. : The Central Asia-Caucasus Institute, 2010. P. 62.
13. Regions and Crises. New Challenges for Contemporary Regionalisms. Ed. by L. Fioramonti. Basingstoke: Palgrave, 2012. P. 222–229.
14. Renard T. Strategic Bilateralism or Effective Multilateralism? The EU, the SCO and SAARC / T. Renard // The Palgrave Handbook of EU-Asia Relations. Ed. by T.Christiansen, E. Kirchner, Ph. Murray. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2013. P. 369–370.
15. Sachdeva G. Central Asia. India’s New Strategic Neighbourhood / G. Sachdeva // Geopolitics. 2012 (October). Vol. III. Iss. V. P. 80.