Информационное пространство как новое (гео)политическое пространство: роль и место государств

Кабанов Юрий Андреевич, Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики» в Санкт-Петербурге, отделение прикладной политологии, студент

E-mail: kabanov_igud@mail.ru

Информационное пространство как новое (гео)политическое пространство оказывает все большее влияние на мировые процессы. Несмотря на особую природу информационного пространства, его связь с физическим пространством усиливается, при этом государства все активнее позиционируют себя как ведущие акторы информационного пространства. Хотя подходы отличаются, в целом информационное пространство воспринимается в традиционных категориях суверенитета, границ и территории. Государства выступают катализаторами взаимосвязанных процессов милитаризации, секьюритизации и дипломатизации информационного пространства, характерных и для других пространств. Усиление данных тенденций и включение большего числа стран приводит к новым формам сотрудничества и конфликтов, что нуждается в пристальном внимании и анализе со стороны научного сообщества.

Ключевые слова: информационное пространство, киберпространство, геополитика, суверенитет, актор, государство.

Information Space as a New (Geo)Political Space: The States’ Role and Place

Kabanov Yury Andreevich, National Research University “Higher School of Economics” in St. Petersburg, Department of Applied Political Science, Student

E-mail: kabanov_igud@mail.ru

Information space as a new (geo)political space exerts an increasingly higher influence on the global processes. Despite its specific nature, its connection with physical space is growing, furthermore, the states describe themselves as leading actors of information space more actively. Although the approaches differ from one another, information space is being generally perceived in the traditional categories of sovereignty, borders and territory. The states serve as accelerators of interrelated processes of militarization, securitization and diplomatization of information space, which are typical for other spaces. Strengthening such tendencies and including a greater number of countries lead to new forms of cooperation and conflicts.

Key words: information space, cyberspace, geopolitics, sovereignty, actor, state.

Информационное пространство (ИП) как объект исследования представляет интерес как для геополитики, так и для международных отношений. Вследствие этого появляются представления об информационной геополитике[1], об информационной парадигме геополитики, согласно которой «судьба пространственных отношений… определяется прежде всего информационным превосходством в виртуальном пространстве»[2]. В науке о международных отношениях ИП рассматривается как «новое политическое пространство»[3], как общее или «неразделенное» пространство[4]. Относительная новизна и виртуальность ИП порождают дискуссии как о его природе, так и о месте и роли государств как акторов ИП.

Единого понимания ИП по-прежнему нет. Среди его определений можно выделить: синергетическое (открытая самоорганизующаяся система)[5], технологическое (информационная инфраструктура)[6], социальное (сфера информационных отношений[7]) и др. Сложность определения связана с динамичной, социотехнической[8] природой ИП.

Социотехническая природа обусловливает условное разделение ИП на информационно-психологическую и техническую компоненты[9], а также на «традиционное» ИП («бумажные» и телевизионные СМИ), и киберпространство (cyberspace — Интернет, другие глобальные сети). На наш взгляд, именно киберпространство становится центральным сегментом ИП, куда переходят все больше СМИ, концентрируются глобальные потоки экономических и политических транзакций, социальных взаимодействий. Поэтому под ИП в данной работе мы будем понимать прежде всего киберпространство.

ИП виртуально и довольно трудно сопоставимо с более конкретным, физическим понятием «территория»[10], что порождает актуальные для геополитики споры о значении географии и принципа территориальности, о связи виртуального и физического пространств.

С одной стороны, ИП мыслится как качественно новый феномен, к которому малоприменимы старые категории. Так, Дж. О’Тоал указывает на возникновение «третьей природы» геополитики: замену территориальности телеметричностью, государств — сетями. Пространство становится кибернетическим, а ландшафт — информационным[11]. По С. Шпигелю, для высокотехнологичных «государств XXI века» физическая территория и география перестают играть существенную роль[12]. М. Грэхем вообще предлагает отказаться от метафоры пространства как от не имеющей никакой связи с реальной сетевой архитектурой Интернета[13]. С отсутствием в ИП границ и территории согласны и некоторые отечественные исследователи[14].

Подобная точка зрения оспаривается прежде всего географами (С. Брунн[15], М. Зук, М. Додж, Р. Китчин[16]). Так, М. Зук полагает, что Интернет не означает конца географии, а становится стимулом для развития «новых географий» взаимодействия людей и территорий в техническом, социальном, политическом, культурном, экономическом и других измерениях[17].

Характер географии действительно меняется, но она по-прежнему важна для развития ИП, визуализации и понимания его взаимосвязи с реальным пространством. Во-первых, и инфраструктура, и акторы ИП обладают конкретным географическим положением. Во-вторых, вследствие «цифрового разрыва», по земному шару ИП распределено неравномерно. Наблюдается и обратная зависимость. Примеры «Twitter-революций» в Африке и на Ближнем Востоке, деятельность «Wikileaks» и т.п. демонстрируют все большее влияние ИП на реальное пространство. Представляется, что по мере расширения, эволюции, роста числа акторов ИП взаимосвязь двух пространств будет увеличиваться.

С проблемой неопределенности ИП связана дискуссия о роли и месте в нем государств. С одной стороны, «эрозия» суверенитета и «размывание» границ в реальном пространстве вследствие глобализации, интеграции и роста новых акторов, с другой стороны, кажущаяся безграничность и свобода киберпространства породили сомнения как в существовании государств как акторов ИП, так и в судьбе государственных границ, территории и суверенитета. Так, еще в 1996 г. Дж. Барлоу в «Декларации независимости киберпространства» заявлял, что киберпространство находится вне суверенитета и границ любого государства[18].

Однако все больше исследователей указывают на важную, если не определяющую роль государств в ИП. Как указывал М. Кастельс, в условиях «сетевого общества» и его «созидательного хаоса» именно правительства ответственны за регулирование информационных потоков[19]. Не исчезает из научного дискурса и концепт суверенитета, как «информационный»,[20] «сетевой»,[21] «цифровой» суверенитет — «высшая власть установления порядка информационной коммуникации внутри государства, равное и независимое право государств создавать, передавать и использовать информацию без вмешательства извне»[22]. По мнению В. Гонга, данный тип суверенитета изменчив и отличается относительностью, открытостью, прогрессивностью и прагматизмом взамен абсолютного, закрытого, оборонительного и риторического характера классического суверенитета[23].

В действительности подтверждается, скорее, вторая точка зрения. Несмотря на то что в ИП негосударственные акторы (от СМИ до индивидов) вполне успешно конкурируют с государствами, последние все активнее осваивают ИП как акторы и его главные регуляторы.

Многие страны пытаются связать физическое и виртуальное пространства, активно используя категории суверенитета и территории, хотя их подходы могут отличаться. Так, в КНДР доступ в Интернет крайне ограничен и включает лишь «одобренные» сайты, а инфраструктура поддерживается северокорейским программным обеспечением[24]. Политика КНР, известная как «Великая Китайская Интернет-стена» (Great China Firewall), сочетает в себе массовое распространение Интернета с одновременной жесткой цензурой и блокированием доступа к сайтам[25]. Российский вариант «цифрового суверенитета» включает противодействие иностранным спецслужбам, защиту информации и создание отечественного программного обеспечения[26]. При этом РФ активно продвигает государство-центричный подход как принцип создания новых международно-правовых норм в рамках ООН, ШОС и БРИКС[27]. Здесь показателен пример российского проекта Конвенции о международной информационной безопасности, в которой говорится о суверенном равенстве государств в ИП, при этом суверенитет распространяется «на информационную инфраструктуру, расположенную на территории государства-участника или иным образом находящуюся под его юрисдикцией»[28].

В США и Европе отношение к суверенитету может иллюстрировать «Таллиннское руководство по применению международного права к кибервойнам». В нем указывается, что существующее международное право, основанное на территориальности, применимо и к киберпространству, следовательно, государство обладает суверенитетом и юрисдикцией над инфраструктурой, расположенной на его территории[29]. Однако далее следуют отличия от подходов, описанных нами выше. Во-первых, на Западе не считают необходимым создание новых международно-правовых режимов, так как ИП поддается регулированию и в рамках традиционных норм[30]. Во-вторых, суверенитет рассматривается применительно лишь к инфраструктуре, поскольку нарушением суверенитета можно считать деятельность, не влекущую причинение физического ущерба (т.е. информационно-психологическую, шпионаж и т.п.)[31]. В-третьих, суверенитет воспринимается не как «огораживание» или полный контроль государства, а скорее как принцип определения юрисдикции и международной ответственности. Это соответствует принятому в США и ЕС «многостороннему подходу» (multi-stakeholder approach)[32], положениям об открытости, свободе ИП[33] как пространстве, управляемом «множеством людей и заинтересованных сторон»[34].

Разница в подходах может объясняться различными факторами: политическими, технологическими, экономическими. С этой точки зрения жесткий характер суверенитета будет характерен, скорее, для закрытых, авторитарных, «государств XIX и XX века» (в терминах С. Шпигеля), чья технологическая инфраструктура либо недостаточно развита, либо находится под контролем государства. Наоборот, для демократических, открытых и высокотехнологичных стран с развитым негосударственным сектором вопрос суверенитета в ИП не ставится, да и государственный контроль в полной мере в них едва ли осуществим.

Так или иначе концепт «суверенитет» важен для понимания других важнейших и взаимосвязанных трендов — милитаризации и секьюритизации ИП. Так, И. Панарин определяет геополитическое информационное противоборство как систему мер, «проводимых одним государством с целью нарушения информационной безопасности другого государства, при одновременной защите от аналогичных действий со стороны противостоящего государства»[35]. Модель кибервоенного потенциала Р. Кларка также включает «защиту» и «нападение», потенциал которых во многом определяется «независимостью», которая отчасти соответствует понятию «информационный суверенитет». Кларк указывает на парадокс: чем менее развито ИП страны, тем больше ее независимость и устойчивость к угрозам[36]. Однако очевидно, что информационное превосходство государства прямо пропорционально его включенности в информационные процессы. Данная дилемма заставляет государства искать оптимальные и сбалансированные варианты своего «цифрового суверенитета», силы и безопасности.

Стоит отметить, что война в ИП перестает рассматриваться лишь в терминах «информационно-психологической войны» или «мягкой силы», как «оружие массовых разрушений» (weapons of mass disruption)[37]. Современные кибервойны могут приводить к серьезным последствиям в реальности[38], что доказывает усиление взаимосвязи ИП и физического пространства и объясняет повышенное внимание со стороны государств.

Акторство государств выражается не только в переделе пространства, но в сотрудничестве. Несмотря на различия подходов, идет формирование режимов международной информационной безопасности в рамках ООН, Совета Европы[39] и других организаций, «дипломатизация» глобального управления Интернетом[40]. Набирает обороты «цифровая дипломатия» — использование новых технологий для решения дипломатических задач[41]. «Дипломаты» в ИП начинают играть не меньшую роль, чем «солдаты».

Таким образом, ИП как новое (гео)политическое пространство оказывает все большее влияние на мировые процессы. Несмотря на особую природу ИП, его связь с физическим пространством усиливается, при этом государства все активнее позиционируют себя как ведущие акторы ИП. Хотя подходы отличаются, в целом ИП воспринимается в традиционных категориях суверенитета, границ и территории. Государства выступают катализаторами взаимосвязанных процессов милитаризации, секьюритизации и дипломатизации ИП, характерных и для других пространств. Усиление данных тенденций и включение большего числа стран приводит к новым формам сотрудничества и конфликтов, что нуждается в пристальном внимании и анализе со стороны научного сообщества.

Литература:

1. Быков А. Информационная сущность геополитики // Космополис. 2008. № 3 (22). С. 26.
2. Василенко И.А. Геополитика в информационном обществе: новые виртуальные стратегии в борьбе за пространство // Вестник Московского университета. Серия 12. Политические науки. 2005. № 6. С. 7.
3. Гриняев С.Н. Поле битвы — киберпространство: теория, приемы, средства, методы и системы ведения информационной войны. Мн., 2004.
4. Демидов О. Обеспечение международной информационной безопасности и российские национальные интересы // Индекс безопасности. 2013. № 1 (104). Т. 19. С. 136.
5. Ибрагимова Г. Стратегия КНР в области управления интернетом и обеспечения информационной безопасности // Индекс безопасности. 2013. № 1 (104). Т. 19. С. 169–184.
6. Инновационные направления современных международных отношений / под ред. А.В. Крутских и А.В. Бирюкова. М., 2010. С. 131.
7. Кириленко В.И. Информационное пространство как категория геополитики // Каспийский регион: политика, экономика, культура. 2012. № 2. C. 121.
8. Кларк Р., Нейк Р. Третья мировая война: какой она будет? СПб., 2011. С. 182
9. Курбалийя Й. Управление Интернетом. М., 2010. С. 166.                 
10. Манойло А.В. Государственная информационная политика в особых условиях. М., 2003 и др.
11. Мегатренды: Основные траектории эволюции мирового порядка в XXI веке : учебник / под ред. Т.А. Шаклеиной, А.А. Байкова. М., 2013. С. 389.
12. Международные отношения в «новых политических пространствах» / под ред. А.Д. Богатурова. М., 2011. С. 169–191.
13. Нурышев Г.Н. Информационная геополитика: теоретико-методологические вопросы // Геополитика и безопасность. 2010. № 3 (11). С. 37–38.
14. О’Тоал Дж. Геополитика постмодерна? Геополитические представлении модерна и за их пределами // Политическая наука. 2009. № 1. С. 208, 211.
15. Панарин И. Информационная война и геополитика. М., 2006. С. 173.
16. Уэбстер Ф. Теории информационного общества. М., 2004. С. 134–135.
17. Черненко Е. Виртуальный фронт // Коммерсантъ Власть. 2013. № 20 (1025). С. 14.
18. Шарифов М.Ш. Суверенная власть в киберпространстве и в сетевом пространстве // Современное право. 2009. № 6. С. 44.

References:

1. Brunn S. Towards an understanding of the geopolitics of cyberspace: learning, re-learning and un-learning // Geopolitics. 2000. Vol. 5. № 3. P. 144–149. 
2. Dodge M., Kitchin R. Mapping cyberspace. London — New York, 2001.
3. Gong W. Information Sovereignty Reviewed // Intercultural Communication Studies. 2005. № 1.
4. Spiegel S. Traditional space vs. Cyberspace: the changing role of geography in current international politics // Geopolitics. 2000. Vol. 5. № 3. P. 115–116, 121.
5. Tallinn manual on the international law applicable to cyber warfare / еd. M.S. Schmitt New York, 2013. P. 25, 71.
6. Zook M. The geographies of the Internet // Annual Review of Information Science and Technology. 2006. Vol. 40. Issue 1. P. 52–64.